Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее... Чем быстрее кони, тем длиннее дорога, что остается позади. Нам ка- жется, что мы стремительно несемся в будущее - но туда еще нужно доб- раться,- а пока что позади накапливается история, столько истории, сколько не снилось жителям неторопливых веков. Владимир Высоцкий за свои сорок два года интенсивно, нервно прожил, пережил, по старым меркам, несколько столетий; а сверх того - еще де- сятки веков до собственного появления на свет,- веков, к которым он относился по-хозяйски, как к собственности, прародине. Кони привередливые будто только что его вынесли из времен революции, Пушкина, Бонапарта, Джеймса Кука, Вещего Олега; из времен своих пред- шественников... Всякий настоящий мастер неповторим; но именно поэтому он, как это ни парадоксально, какими-то частицами, черточками похож чуть ли не на всех великих мастеров. Хотя бы потому, что - талантлив. Люди совершен- но противоположных направлений и подходов к жизни если обладают этим даром, то уж волейневолей формируют друг друга... Кто же исторические предки Владимира Высоцкого? В русской истории и словесности на кого он похож? Первым делом, конечно, приходят на па- мять Денис Давыдов или Аполлон Григорьев с гитарой, с гусарской или цыганской песней. Эти отчаянные люди занимают свое место в "родослов- ной" Высоцкого, но не только они. Искать непросто: мы не всегда отдаем себе отчет, что благодаря сов- ременной технике потомкам достанутся не только письмена, но живые го- лоса нашей цивилизации... Знаем пушкинские строки, но лишь читаем воспоминания о том, как он декламировал и как хохотал ("когда Пушкин смеется, у него даже кишки видны" (К. Брюллов); звуков же голоса первого поэта никогда не услы- шим, как и Лермонтова, Гоголя, Щедрина: до начала XX века не слышим никого... Известный советский ученый член-корреспондент Академии наук В. Л. Янин однажды любезно познакомил меня со своей феноменаль- ной коллекцией старых пластинок, в основном дореволюционных. Призна- юсь, удивительные записи Паниной, Вяльцевой (впрочем, прежде слышан- ные) так не поразили, как... речи депутатов Государственной думы и выступления журналистов начала XX века: все эти тексты были тогда же напечатаны в газетах, но - какие голоса! Можно ли вообразить наших потомков, читавших, но не слышавших Высоц- кого? Мы же, вздыхая, пытаемся представить навсегда утраченную музыку, скажем, пушкинской речи Достоевского или импровизаций Мицкевича... Не слыша старинных голосов, тем более обращаемся к духовному родс- тву, и снова задумаемся - откуда все же "пошел" Высоцкий? Разумеется, любое суждение будет субъективным, каждый имеет право привести "своих людей", однако автор этих строк, с тех пор, как стал сильно прислушиваться к Высоцкому, постоянно вспоминает одного из сво- их любимых героев, декабриста Лунина. Дело не в песнях, стихах - Лунин занимался другими делами; но когда великий князь Константин, второй человек в государстве, подходит к офицерам и говорит: "Господа, вы, кажется, на меня жаловались, ну что же, кому угодно я могу дать сатис- факцию" (он уверен, что никто против наследника престола не посмеет),- тогда молодой Лунин выезжает на коне, снимает шляпу и отвечает: "Ваше высочество, от такой чести трудно отказаться!" Разве тут не слышен голос Высоцкого? Константин отшутился: мол, ты еще молод... В конце же жизни, в Акатуе, одной из страшнейших сибирс- ких тюрем, "государственный преступник" Лунин при появлении ревизора- сенатора выходит из своей камеры без окон, светски шаркает по-гусарски и говорит на прекрасном французском языке (когда-то в Париже, когда не хватало денег,- зарабатывал обучением французов их языку, больше уже российскому человеку нечем там прокормиться!); так вот, он произносит: "Мой генерал, разрешите мне приветствовать вас в моем гробу". Перед смертью Лунин еще заметит: "В этом мире несчастливы только глупцы и скоты"; иначе говоря, если счастье в тебе, в твоей внутренней свободе,- ты непобедим. Очень "высоцкий" был человек, Михаил Лунин, и очень "лунииский" - Владимир Высоцкий... А рядом с ними - Пушкин. Речь идет не о сравнении дарований (каждый был верен своему!), но о соотношении личностей. И мы это отчетливо ощущаем, когда, скажем, находим у Пушкина: "В вопросе счастья я ате- ист, я не верю в него", или вдруг: "Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног, но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство"; наконец, невесте, по-французски: "Мой ангел... целую кончики Ваших крыльев, как говаривал Вольтер женщинам, которые Вас не стоили". Свободные, веселые, трагические люди; веселость их, внутренний свет тем виднее, чем чернее жизненные обстоятельства. Если же приблизиться ко времени рождения нашего героя, приметим еще одного предшественника, для многих, может быть, совершенно неожиданно- го: очень не похожего Михаила Зощенко. Тысячи современников, одни с укором, Другие с восторгом, смешивали и смешивают Зощенко и Высоцкого с их героями; многие уверены, будто по- эт-актер - из блатного мира и попал на сцену прямо "с Большого Карет- ного"; изумляются, узнав об его интеллигентности, ранимости, требова- тельности к себе. Точно так же о мягком, тонком, образованнейшем Зощенко рассказывали, будто он мещанин и хулиганит в квартире, трамвае, бане... Меж тем оба художника, пусть очень разных, в течение многих лет изу- чающе проникали внутрь "жлоба" и, мастерски владея этим героическим приемом, сами от него немало страдали... История - в поэте; поэт - в истории. Смерть поэта, годовщины смерти, увы,- не первый век - важные, постоянные российские "праздники поэ- зии"... В необыкновенно жаркий день, 25 июля 1981 года, в неслыханно душном зале театра на Таганке актеры играли сцену из "Гамлета", где принцем был отсутствующий Высоцкий (партнеры обращались к тому месту, где он прежде стоял, он же, невидимый, отвечал магнитофонным голосом). Эффект отсутствия в особой форме напоминал о вечном присутствии. Не намного превысил поэт замеченную им же роковую дату - "тридцать семь"; теперь же говорим - ему могло быть 45, 49... Ему пятьдесят. Владимира Высоцкого, конечно, ожидает впереди большая судьба, и очень не простая. Премии, почести оттолкнут иных (как будто он переме- нился оттого, что "приглашен в президиум"!). За подъемом популярности, возможно, последует известный спад. И это хорошо, ибо сойдет пена. Кони несутся, и даже "чуть помедленнее" - не могут. Мы же напрасно пробуем "придержать", утешаясь, впрочем, тем, что ми- нувшего, наших любимых исторических людей, всего, что было,- этого уж никому у нас не отнять. Н. ЭЙДЕЛЬМАН